Говорят, у нас обострение, просто пиковый момент противостояния клерикалов и светского общества — в заголовках новостей обличительные скандалы, претензии на цензуру творчества и даже на право задавать дресс-код. В ответ — разговоры о правах «большинства», к сожалению, дальше разговоров не идущие — а можно было бы довести их до логического конца и разобраться с измерительными приборами, такое большинство установившими. Но оппоненты со светской стороны не особо изощрены в спорах и чаще довольствуются мелочами и совершенно второстепенными вещами. А если посмотреть на ситуацию в целом, обнаружатся интересные обстоятельства. Вообще картина выходит другая.
Светское общество не должно (по идее) оппонировать клерикалам хотя бы потому, что оно не представляет собой сторону в каких-либо спорах. Оно — основа государства, субъект Конституции и носитель государственного суверенитета. Нелепо, когда ему навязывают позицию защиты. Светскость понятийно однозначна и ее интерпретации — опять же не повод для демагогии. Ее смысл — не в споре с клерикалами, а в честном равнодушии, в игнорировании вопроса веры в проекции общества. Вера — частное дело. Религиозные переживания, как и культурные, как и лирические — проблемы личного человеческого мира. Или творчества. Но не общества. На то это и частная жизнь, что затрагивает сферу приватности и умолчания, мир личного чуда, а не масс-медийного трепа, внутреннего космоса, а не внешнего социума. Скажут, что это о тех, кому есть что переживать — да, так оно и есть.
В чем тогда предмет тщательно навязываемой общественной войны и кто кому собственно противостоит?
У художников и писателей, отстаивающих свое (неотъемлемое, вот в чем нелепость такого отстаивания!) право на творчество, не ограниченное неспрошенным суждением посторонних людей, а также у всех тех, кто хочет их творчеством жить, нет никаких теологических разногласий с Православной или любой другой церковью. Возможно, за редкими исключениями, но это так. Намерение спорить или злить религиозную часть населения имеет крайне ограниченная часть маргиналов. Большинство же просто живет своей жизнью, не пересекаясь с другими культурными пространствами, само по себе и другим не мешая. Но недоумевая, когда к нему назойливо привязываются незнакомые люди. И объясняют, как жить, что читать и как одеваться. Одна эта приставучесть и безапелляционность — общественная проблема. Но главный вопрос в другом: кто так поступает?
Духовенство по большей части молчит и спокойно осуществляет свою миссию в собственном автономном пространстве. А выступают громче всех своеобразные «попутчики». Это люди, не имеющие опыта религиозного прошлого в СССР и лишенные сопутствующей ему умеренности и деликатности. Их суждения и поведения больше напоминают КПСС и ВЛКСМ. Разве не похожи своими повадками участники комсомольских дружин, врывавшиеся в храмы на Пасху и выискивавшие там молодежь — и современные борцы со сторонниками Pussy Riot? Они же антропологически идентичны! И пафос тот же самый, копеечный.
Уверенные в собственном праве определять, обличать, разгонять и не пущать, они кричаще напоминают ревнителей приказного советского атеизма. Готового стучаться не только в каждую церковь, но и в любую частную жизнь. Сила крика подпирает слабость убеждения.
Нет никакого конфликта Церкви и светского общества! Его нет и не может быть, потому что природа этих институтов принципиально разная. Не может быть конфликта тетерева с тригонометрией.
А что есть? Есть значительная часть населения, совершенно не освобожденная от советского образа жизни да и не желающая от него освобождаться. Она патологически зависима от государства и потому хочет видеть его сильным и влиятельным. Она требует единомыслия и ненавидит всех, кто не с ним. Она убеждена в необходимости идеологии и настойчиво превозносит любые проекты, предполагающие, чтобы в обществе были единые цели и правила. Поднятие церковной темы — «ролевая игра», прежде эта публика носила другие знамена. И знамена не принципиальны — принципиально, чтобы они были.
Именно поэтому на стороне светского общества выступает так много людей верующих, особенно тех, кто имеет личный и непростой опыт воцерковленности. Ведь вышеупомянутых энтузиастов как-раз дремучее невежество в собственно религиозных вопросах отменно отличает.
Верующий не обязан быть бездумным приверженцем духовенства во всех его инициативах, он видит в церковной иерархии не Доминанту или Святыню, а исторический социальный институт. Он может сказать, что амбиции духовенства на власть над думами прямо пропорциональны инертности и невежеству прихожан, что первые (и не только первые) христиане епископов избирали и относились к ним, как к «одним из», а не к каким-то иномерным существам. Что священник называется таковым, поскольку имеет профессиональное отношение к святыням а не потому, что сам священен. Что клир имеет свои профессиональные обязанности, как экипаж на судне (и не более того). В общем — что больницы построены не для того, чтобы там дарили конфеты врачам, а все-таки несколько в других целях…
Нет как такового конфликта светского и духовного. И это должно быть главным тезисом, главной аксиомой в противодействии адептам насильственного единомыслия. Если они сегодня рядятся в православные одежды, это еще не делает их православными по существу, а главное, не делает из тех, кто не с ними, врагов православия или других религий. Это навязанное противопоставление и от него необходимо уходить.
А вот их, единомыслов и новоявленных идеологов, остается признать врагами Конституции. Причем враждебны они в отношении фундаментальных ее ценностей, не каких-нибудь проходных нюансов. Все эти разговоры о национальной идее стали привычной демагогией, но не утратили противозаконного умысла. И об этом правозащитники не говорят! Хотя однозначный конституционный запрет на идеологию четко делит политиков и общественных деятелей на тех, кто за свободу для всех, и тех, кто за вседозволенность для себя. Об этом надо говорить, а не о часах патриарха. Людей делят не вопросы веры, а вопросы свободы.
Известный спикер единомыслов Всеволод Чаплин на днях обозначил линию нападения предельно честно: «нужно постепенно отказываться от реверансов в пользу антимонархических моделей общества и честно признать, что Россия не может жить без сильной персонифицированной центральной власти, замкнутой на высший идеал. Независимо от того, разделяется он общественным мнением полностью или нет».
Сложно припомнить, когда Чаплин утруждал себя реверансами, особенно «в пользу антимонархических моделей общества», но определенно — они не возымели. При этом слово «полностью» все же неуклюжая, но попытка такого неграциозного реверанса. Лишняя и совсем не скрывающая агрессивных целей.
Потому что у нас пытаются отнять страну. Вот так, запросто и как будто между делом.
Григорий Самолетов
Текст написан специально для портала «Россия для всех»