31Две параллели — конспирологическая и геополитическая как бы задают основания этой теме. Первая — выход на метачеловеческий, мистический план истории, связанный с древними царствами и тайными вероучениями, второй — план конкретных действий и сугубо прагматической мотивации. Нам надлежит разобраться, где мы имеем дело с реальными государствами, отображающими метафизические архетипы, а где — с государствами-двойниками, фантомами, големами…

Все это не имеет прямого отношения к сиюминутной и суетной политике, где эзотерические инстинкты уступили место где соображениям экономической выгоды, где — тривиальному авантюризму.” Банановая республика”, существующая только в своем картонном варианте, по определению не предмет для эзотерического исследования.

Что реально стоит за картиной исламской геополитики?

Здесь присутствуют три радикально отличных типа традиции. Первая — суннизм, религия масс, эгалитарный экзотеризм. (Я бы сказал — рационалистический тоталитаризм, отвергающий все внеразумные альтернативы. Господство такого типа сознания в средневековом исламском мире предопределило его энергетический упадок и превращение в консервативно-застойное явление инерциального типа. Здесь могут преобладать только “охранительные” типы религиозности, акцентирующие внимание на внешних аспектах традиции… Интересно, что этот тип в свое время выдержал противостояние с альтернативами иного плана — радикальным суфизмом, например. И тем не менее все экстатические альтернативы по разным причинам не смогли стать Исламом (то есть тем, что принято понимать под Исламом), а остались переферийными и экзотическими “ересями”).

Социальный идеал — теократическая республика, на деле — крайне пластичная приспособленность практически к любым социальным условиям.

Два других типа, которых мы и будем касаться как структурно эзотерических и инкорпорированных в real politic на оккультном или же на пассионарно-эсхатологическом уровне — исмаилитский и джафаритский (то есть признающий цепь двенадцати имамов) шиизм. Для начала определим их типологически, а после проиллюстрируем это историческими примерами.

Низаритский исмаилизм и ортодоксальный (иранский по преимуществу) шиизм — совершенно различные метафизические типы; при этом оба тяготеют к монархическому имперскому принципу. Ни в одной из традиций, аутентично сохраненных сегодня, не выражен с такой яркостью основной инстинкт индоевропейской мифологии — вера в возвращение последнего Императора. В этом сходятся буквально все индоевропейские традиции, но только в шиизме этот инстинкт достигает такой полноты, которая реально алхимически воспроизводится в перманентную революцию, во взрыв против направления истории.

Исмаилитский и классический шиизм отличает принцип отношения к территории. Здесь не место серьезно рассуждать о принципиальных отличиях в восприятии пространства между “гностиками” и “не-гностиками”, то есть людьми, по разному воспринимающими природу и сам замысел этого мира — разумеется, каждый их этих типов в глазах другого стоит вниз головой. Не в этом дело.

Сам принцип подхода к территории (в натуральном политическом смысле) может много сказать о типе сознания традиции, которая эту территорию “осваивает”.

Для исмаилитов это был “принцип плацдарма” — пиратский, экстенсивный способ. Им было все равно, с какой территории начинать свою революцию — это вопрос случая. Они были, конечно, типичными “космополитами” в сегодняшнем понимании. Низаритские государства проводили свою геополитику, понимая ее исключительно как захват плацдармов для строительства крепостей. Туземцы в-общем рассматривались ими как историческое недоразумение.

Такое государство работает исключительно на то, чтобы “взорвать мир”. Ближайший аналог исмаилизму из современных политических гуру — один из основных теоретиков большевизма Троцкий (его теория перманентной революции). Государство здесь — бочка с бензином или ящик с динамитом, не больше. Единственная цель — взорвать мир.

Иранский шиизм был органично-национален. Здесь ясно видно архетипическое совпадение между религиозной идеологией и менталитетом нации, причем с самыми глубинными его пластами. При таком сочетании единственно могла возникнуть культура, то есть то, чего не оставил исмаилитский имамат.

Это различие примечательное, но не единственное, и, вернее всего, не основное.

Здесь можно коснуться алхимического отличия между ними. Это два разных принципа взаимодействия с Энергией. В шиизме классическом главный акцент делается на утрату, разрыв связи — но это алхимическая возможность для зеркального отражения этой экспоненты в кризисе, взрыве, революции. Исмаилизм, напротив, предполагает постоянную генеалогическую связь с Принципом — но это энергетическое равновесие (“прямая”), неспособное на взрыв. Исмаилитские радикалы пытались мистериально получить эту энергию через само-ограничение, “рисование круга”, строительство энергетических центров (даже их архитектурные изыскания предполагают такой поиск), уединение в горном Аламуте (“Монсегюр”).

Манихейство, религия, во многом повторяющая (а вернее, предваряющая) исмаилитские гностические максимы, также оказалось органически неспособно включиться в real politic на конспирологическом уровне, а тезис о “нестерпимом положении вещей”, доминирующий в манихейской апологетике, привел не к эсхатологическому взрыву, как ожидалось, а к перманентной революционной активности, несвязанной с национальным принципом.

Движение, заявившее о своем несогласии с миром, не может вообще выражать какую-либо национальную энергию. Неорганичные “ереси” могут в первые сто лет своего возникновения оказывать существенное влияние на ход истории, но, оставаясь неукорененными, они теряют импульс своей миссии и гаснут, превращаясь в тоталитарные псевдогосударства, незаметно для себя имитируя роль фантома, которой они наделили было весь остальной мир…