Сирийский правитель может быть счастлив, если умеет. «Маленький человек», фактически персонаж назидательных романов позапрошлого века, становится виновником мировых разладов. Хотя бы формальным.
Сам он не приложил к этому вообще никаких усилий. Он не ведет игру, зато идеально маркирует сегодняшние геополитические разломы. Хотя ирония истории играет на понижение. Детонатором Первой мировой стал маловразумительный Гаврило Принцип, но тот хотя бы стрелял. Башар Асад ничего сознательного ходу бытия не противопоставлял, и если он и рискует сегодня, то оттого, что так вышло, но не оттого, что он так хотел. Получается, сейчас даже не Гаврило Принцип противопоставлен всему миру, а портрет Гаврилы.
А все почему? В этом кино Асад не герой, а саундтрек. Не политический лидер, играющий на противоречиях сильных и амбициозных держав, а клиент. В античном, древнеримском смысле. Клиент Исламской республики Иран и партнер других ее клиентов.
Эта иерархичность означает несамостоятельность Дамаска, отсутствие его субъектности. Неслучайны сообщения СМИ, что решения о расширении формата сирийской операции принимались не на российско-сирийских, а на российско-иранских переговорах. Это восполняет недостающую логику ситуации: кому, что, и зачем нужно.
Для Ирана с восьмидесятых Сирия была связующим звеном для полноценного доступа к Ливану, где в то время удалось создать сильную шиитскую коалицию. Но все-таки клиентом она не была: стала им после 2011 года, в ситуации многолетней гражданской войны, противопоставившей режим меньшинства и остальную страну и озлобившей противников до предела.
Тогда выяснилось, что реальный ресурс режима не так велик, как должен. Кадровая армия недостаточно мотивирована для войны с соотечественниками, местами деморализована и частично переходит на сторону суннитских ополчений. Полноценными и безотказными сторонниками «асадков» оказалась собственно алавитская милиция Шабиха, но ее качественные и количественные показатели особо не впечатляют. Численный состав — в районе тридцати тысяч, и использоваться она может только в качестве карательных подразделений.
Демонстрации и протесты начинались на периферии страны, но первые же активные боевые действия происходили уже в Дамаске и его окрестностях. И наклонившаяся линия фронта определенно указывала на проигрышные перспективы действующей власти. Ситуацию уже тогда выправляли зашедшие на территорию Сирии ливанские отряды Хезболлы, откровенного клиента иранцев. С момента демонстрации такой зависимости режим также переходит в клиентский статус. Его можно спасать, но советоваться с ним необязательно.
Динамика сирийского конфликта становится яснее, если видеть в ней не простую возню удачливого клана и незадачливого большинства в рамках нарисованной европейскими дипломатами «государственности». А, например, частный случай конфессиональной войны суннитов и шиитов, в которой наступательная роль принадлежит Ирану. До самого последнего времени, учитывая незначительное количество шиитов и их аутсайдерскую роль в исламском мире в целом, это был не самый перспективный исторический проект. И мало где он мог состояться — причем и там, где мог, состоялся он не везде.
В Ливане у иранцев действительно все получилось, и милитаризованная разобщенность страны сыграла на пользу. Но два других направления оказались тупиковыми. Шиитские движения не смогли создать очага сопротивления иракскому режиму Саддама Хусейна (в отличие от курдов), а их локальные мятежи весной 1991 были быстро подавлены. В Афганистане иранцы создали свой «альянс восьми», как альтернативу суннитскому пешаварскому альянсу семи. Но не удалось ни строительство собственного анклава, ни участие в политическом процессе. Шиитский фактов в Афганистане равен нулю, хотя численность меньшинства позволяла рассчитывать на какие-то успехи.
Иранцы поэтому старались не акцентировать свое узкоконфессиональное отличие, что также не изменило положения. Суннитских союзников в мире у Ирана нет, несмотря на все организационные и финансовые старания. (Намечался один — египетский президент Мурси, но сейчас он собирается сменить высшую должность на высшую меру). Зато есть небольшая суннитская оппозиция в собственном Белуджистане, недавно пытавшаяся даже устроить там антиправительственный террор.
Успех иранскому проекту обеспечили американцы, для которых ликвидация режима БААС в Ираке стала в свое время маниакальным императивом. Несмотря на иронию недоброжелателей, США утвердили в Ираке относительную (а для региона беспрецедентную) демократию с функционирующими институтами народовластия. И шииты, которых в Ираке физически больше, получили, выходит, вожделенный пирожок прямо из рук младшего Буша, после чего начали уже в собственных традициях обустраивать свою единоличную власть. А также объяснять суннитским соотечественникам, по какой модели им теперь предстоит жить. Результат в виде ИГ*, гнавшей в прошлом году правительственную армию до самого Багдада, оттого и очевиден, и закономерен одновременно.
Конфессиональная война поднимает планку противостояния, но одновременно требует все больших ресурсов. Перегрузка началась в Йемене, где за суннитского президента Хади вступилась арабская коалиция во главе с саудовцами, а за шиитов — предсказуемо — Иран. Но если в Ливане у шиитов были исторически сильные позиции и свой регион (долина Бекаа), в Сирии — реальная власть и армия, в Ираке — реальное большинство, то йеменское направление с самого начала казалось не столь однозначно выигрышным. Тем не менее ошибки и нескоординированность новой власти создавали соблазн создания еще одного проиранского режима, способного основательно качнуть Саудовскую Аравию.
Суннитская коалиция, тем не менее, перехватила стратегическую инициативу и наступает теперь именно она, а не иранские клиенты. Йемен не стал легкой добычей…
Сирия теперь не просто точка раздора, но и ключевая позиция в иранской стратегии. На стороне Асада давно и открыто воюют профессиональные иранские, иракские и афганские шиитские боевики. И в этом внутримусульманском противостоянии привлечение РФ в качестве военного союзника шиитов означает крупнейший успех иранской внешней политики за многие годы.
В Тегеране это осознают и действуют в этой логике. Рахбар Хаменеи, фактический (в отличие от президента Рухани) глава иранского государства, в начале октября громогласно запретил любые переговоры с Соединенными штатами. То есть объявил новую линию на конфронтацию после достижения летней ядерной сделки с Вашингтоном.
Понятно, что его позиция публичная; пропаганда, а не стратегия. Но заявлена она в неслучайный момент и для явной демонстрации только что приобретенных в Сирии преимуществ. Спасение Асада — главная на сегодня задача Ирана, и от ее успеха зависит вся его внешняя политика. Где тонко — там и рвется, причем рвется сразу все.
Reuters утверждает, что Москву убедил участвовать в сирийском конфликте генерал Касем Сулеймани, фактический координатор иранской опеки над Асадом. Консультации велись уже несколько месяцев, и будто бы иранцы представили значительные доказательства того, что режим можно спасти.
Представители российского МИД такую информацию категорически опровергают. Много ли это меняет? Ведь в таком случае получается, что РФ отстаивает в Сирии иранские интересы не по взаимной и прагматической договоренности, а просто так.
Григорий Самолетов
* (данная организация запрещена в РФ)